В то далёкое лето. Повести, рассказы - Левон Восканович Адян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я встаю с кровати, бегу к Аргине и начинаю трясти ее за плечо:
— Аргина, вставай. Аргина открывает глаза и смотрит на меня с удивлением, ничего не понимая. Потом вдруг, вскакивая с кровати, она бросается к окну. Я только сейчас замечаю, что зловещее пламя на улице охватило все небо. Аргина почти срывает со стула свое платье, то самое, небесно-голубое, очень быстро его надевает и говорит, задыхаясь: — Абик, там горит больница… Она стремительно выходит из дома и бежит, громко захлопнув дверь. Я также, едва успевая надеть брюки, сразу выбегаю на улицу, мчусь к больнице, что совсем недалеко от нас. Со всех концов села, дальних и ближних, с тревожными возгласами, держа в руках факелы, бегут люди. А больница трещит, охваченная огнем, языки пламени ползут по окнам, стремясь внутрь помещения. — Дети, там дети, на втором этаже, — слышу чей-то пронзительный голос. Из главного входа, из окон первого этажа срочно выносят больных на носилках, почти друг на друге. Шум, переполох, плач и мольбы… от этих голосов и треска бешеного пламени трясутся небо и земля. — Дети. Их нужно вытащить из здания, — истошным голосом кричит какая-то женщина, и в этом шуме и многоголосье я едва узнаю мамин голос. Мама с какими-то людьми выносит на носилках какого-то человека, наверное, того, которого задрал медведь. И, вдруг, в дыму и пламени мелькнула Аргина. Это было лишь короткое мгновение, в следующую секунду она исчезает с поля моего зрения. — Абик! — кто-то зовет меня сзади. Все же, в этой суматохе я узнаю голос Аргины. Оборачиваюсь: в проеме двери на первом этаже вижу Аргину с каким-то ребенком на руках. Руками отмахиваясь от огня и дыма, задыхаясь, я бегу в сторону Аргины, из ее рук беру ребенка и бегу назад. Одна старая женщина забирает у меня ребенка, я снова бегу к дверному проему. Но там никого нет. Я хочу войти внутрь, но оттуда пышет такой жар, что мгновенно отпрыгиваю назад. Люди уже добежали до меня с полными ведрами, кувшинами и кидаются из стороны в сторону, это наши соседи, есть люди с дальнего конца села, все бегут в разные стороны, орут, кричат, не слыша друг друга. — Воды принесите, быстро… — Землю несите… — Лопатами. лопатами кидайте землю. — Воды сюда, к дверям. Скоро приедет пожарная машина, земли бросьте. — Из райцентра до нас сорок километров, да еще по нашим дорогам пока доедет, все превратится в пепел. Огонь разбушевался, к дверному проему подойти уже невозможно. Я с нетерпением смотрю в ту сторону, но Аргины нет. Где она застряла? Бешеный треск пламени, крики людей и топот ног, печальное присутствие огромных цистерн с водой в кузовах грузовиков, — все это превратилось в страшный переполох, от которого, кажется, сама земля стонет и движется под ногами. Где Аргина? Почему ее больше не видно? Ужас охватывает меня. Я начинаю плакать. Везде крики, возгласы.
И вдруг я вижу Армена. Почему-то, раздет по пояс, полностью черный от копоти, он только что вытащил из окна очередного больного, и теперь, кидаясь в разные стороны, ищет кого-то… — Армен, — кричу я, — Армен, сюда, Армен… Я ему говорю, что Аргина там, внутри. — Она вошла туда, и до сих пор ее нет. Армен, не теряя ни минуты, бросается в дверной проем, откуда клубами валит дым вперемешку с пламенем. Однако, он только исчезает в этом дыму, как из окна второго этажа вырывается огонь, как семиглавый дракон, слизывает оконные рамы, которые мгновенно охватывает пламя. Еще пара секунд, и, внезапно, искры пламени огромным кострищем поднимаются в небо, и в вопиющем реве огня на мгновение замирают ужасающие крики и рыдания собравшихся.
— Кровля рухнула, — кричит председатель колхоза Габриел Балаян, стоя на балконе здания сельсовета, — все отойдите, часть кровли рухнула, отойдите, сейчас полностью рухнет, назад… Я невольно отпрыгиваю в сторону. В глубине души я лелею мысль о том, что Армен еще успеет спасти Аргину… Плача от горя и безысходности, окаменевший, я смотрю на дверной проем. Армен выходит оттуда, полностью покрытый копотью, брюки на нем дымятся, но он не обращает на это внимания. Остановившись, устремляет взгляд к небу, и так, застыв, смотрит какое-то мгновение. Будто отрешенный от мира, я также смотрю вверх, удивительно, но этой ночью луна окрашена в красный цвет. — Аргииинааа, — охрипшим, ужасающим звериным голосом рычит Армен, и, будто, от удара тяжелого крана по голове, пошатываясь, продвигается на пару шагов, потом, неожиданно, падает на колени оземь, закрывая лицо руками…
Эпилог
Много персиковых деревьев в нашем селе. Деревья эти расцвели сейчас, и цветы их — красно-фиолетовые, купаются в лучах прозрачного весеннего солнца. Повсюду в селе, во дворах, у старых разрушенных строений загорается красочная ярмарка пламенных цветов…
Деревья расцвели, и я сегодня впервые увидел, что у персикового дерева, растущего у дороги, ведущей в село, сломалась ветка. Весь день я думал об этом…
О том, что ветка эта сломалась, потеряла свою весну, и что она не увидела этих цветов, которые цветут сейчас и будут цвести каждый год, когда придет весна, и персиковые деревья расцветут вновь красно-фиолетовыми цветами…
Я долго смотрю в сторону ущелий. Из этих ущелий, извиваясь, дорога входит в село. Там, на её обочине, одиноко и печально стоит раненое персиковое дерево. Я пристально смотрю в эту сторону, и постепенно меркнет мое зрение. Вместо персикового дерева в моих глазах непроглядная мгла, и в этой мгле я вижу Её. Она улыбается мне, но улыбка ее печальна. И я ловлю себя на том, что шепчу ее имя: «Аргина».
«Аргина!.». — слышу я собственный голос, но этот голос, словно чужой мне, будто
